— Наверно, в этот момент все и случилось — в этот самый момент! Я никогда не говорил Джин о ее фамильном упрямстве. Я сказал тогда, что готов поставить еще опыт и что постараюсь быть со стариком как можно терпеливее.

С минуту мы сидели молча. Потом Джин сказала дрожащим голосом:

— Так все и получилось. И ты ушел и женился на ней вместо меня! — Казалось, она вот-вот заплачет. — Ах, как все ужасно, Питер, милый!..

— Но сначала ты обручилась с Толлбоем, а я сделал ей предложение уже после, — сказал я. — Но это, наверно, была не ты, конечно, не ты. Это была другая Джин.

Она протянула левую руку и взяла руку мужа в свою.

— Ах, милый, — опять заговорила она тревожным голосом, — ты только подумай об этой другой “я”. Бедная она, бедная… — Она на минуту остановилась. — Может быть, нам вообще не стоило приходить. Сначала все шло нормально, — добавила она. — И, понимаешь, мы думали, что придем к себе, то есть к вам, в вашем времени, и встретим там тебя и другую меня, и все будет хорошо. Надо было мне раньше догадаться. Едва я увидела занавески, которые она повесила на окнах, как у меня сразу возникло ощущение — тут что-то неладно. Я уверена, что я бы такие никогда не повесила и другая “я” — тоже. А мебель — ну совсем не в моем вкусе. А сама она — о господи!.. Да, все получилось совсем, совсем не так, и только потому… Это ужасно, Питер, просто ужасно!..

Она вынула из сумочки носовой платок, вытерла глаза и высморкалась. Затем она порывисто обернулась ко мне: в глазах ее по-прежнему стояли слезы.

— Ну, послушай, Питер… Ведь я совсем этого не хотела… Это все вышло неправильно… А эта, другая Джин, где она сейчас?

— Она по-прежнему живет в нашем городке, — ответил я, — только ближе к окраине, на Ридинг-роуд.

— Ты должен пойти к ней, Питер.

— Но выслушай… — с ожесточением начал я.

— Она же любит тебя, ты ей нужен, Питер. Ведь она — это я, и я знаю, что она чувствует… Как ты этого не понимаешь?

Я в свою очередь посмотрел на нее и покачал головой.

— Ты тоже не все понимаешь, — сказал я. — Знаешь ты, каково это, когда нож поворачивают в ране? Она замужем за другим, я женат на другой, и между нами все кончено.

— Нет, нет!.. — вскричала она и в волнении опять схватила мужа за руку. — Нет, ты не можешь так поступить по отношению к самому себе и к ней. Это просто… — Она смолкла и в отчаянии повернулась к другому Питеру. — Ах, милый, если б мы могли как-нибудь ему объяснить, до чего это важно. Ведь он не может, он не в силах это понять!

Питер перевел взгляд на меня.

— По-моему, он все понимает, — сказал он.

Я поднялся со стула.

— Надеюсь, вы простите меня, — сказал я. — Я и так терпел сколько мог.

Джин стремительно встала.

— Прости меня, Питер, — сказала она с раскаянием. — Я не хочу причинять тебе страданий. Я хочу тебе только счастья — тебе и той, другой Джин. Я… я… — голос ее прервался.

Питер быстро вмешался в разговор.

— Послушай, если у тебя есть свободные полчаса, пойдем в комнату к старику. Там тебе легче будет понять, как приспособить к делу его аппараты. Собственно, для этого я и пришел.

— А ты зачем пришла? — спросил я Джин. Она сидела ко мне спиной и не повернулась.

— Просто из любопытства, — сказала она дрожащим голосом.

Я не знал, как поступить, но все, что он говорил о сходстве наших умов, было правдой — то, что занимало его, интересовало и меня.

— Ладно, — сказал я не очень охотно, — пойдем.

На улице уже почти никого не было, когда мы вышли в темноту и направились в сторону института. За его воротами все, казалось, вымерло, в самом здании светилось лишь несколько окон — кто-то, видно, засиделся за работой Мы шли по дорожке, Джин молчала, а Питер говорил про квантовую радиацию времени и объяснял, что движение во времени пока ограничено определенными естественными условиями — нельзя, например, переместиться на соседнюю пластинку веера, если там нет для вас места.

Переместиться на ту жизненную линию, на которой расположена лаборатория старого Уэтстоуна, можно, например, лишь при условии, что там есть свободное место для так называемой “передаточной камеры”. Если это место уже занято, то камера погибнет, а если вы хотите, чтобы она вернулась в целости и сохранности, надо непременно провести предварительное испытание. Это заметно сужает наши возможности: попробуйте переместиться по вееру слишком далеко, и вы окажетесь в той временной системе, в которой еще нет этой комнаты и сам институт еще не построен. Если же, очутившись в другой временной системе, передаточная камера попадет на уже занятую часть пространства или окажется где-то в новом измерении, последствия будут самые катастрофические.

Когда мы пришли в лабораторию, в ней все было как обычно, если не считать передаточной камеры, стоявшей посреди покрытых чехлами аппаратов. Она была похожа на караульную будку, только с дверцей.

Мы сняли чехлы с некоторых аппаратов, и мой двойник начал объяснять мне, какие новые контуры он поставил и какие ввел новые каскады. Джин стерла пыль со стула, села и принялась терпеливо курить. Мы оба управились бы куда быстрее, если б могли заглянуть в записи и диаграммы старика, но, к несчастью, сейф, где они хранились, был заперт. Тем не менее Питер номер два сумел-таки дать мне общее представление о процессе перемещения во времени, а также кое-какие практические указания о том, как этим процессом управлять.

Спустя некоторое время Джин многозначительно взглянула на часы и поднялась.

— Простите, что я вас прерываю, — сказала она, — но нам пора домой. Я обещала девушке, что мы вернемся не позже семи, а сейчас уже половина восьмого.

— Какой девушке? — рассеянно спросил мой двойник.

— Да той, что осталась с ребенком, — ответила она мужу.

Почему-то это поразило меня больше всего.

— У вас есть ребенок? — глупо спросил я.

Джин посмотрела на меня.

— Да, — сказала она ласково — Чудесная малышка, правда, Питер?

— Для нас лучше нет, — согласился Питер.

Я стоял совершенно потерянный.

— Ну что ты так на меня смотришь, милый? — сказала Джин.

Она подошла ко мне, приложила руку к моей левой щеке, а к правой прижалась лицом.

— Иди к ней, Питер. Иди. Ты ей нужен, — прошептала она мне на ухо.

Питер открыл дверь передаточной камеры, и они вошли внутрь. Двое хотя и с трудом, но умещались в ней. Затем он снова вылез и обозначил ее место на полу.

— Когда ты ее построишь, приезжай и отыщи нас. Это место мы ничем не будем занимать, — сказал он.

— И ее привези с собой, — сказала Джин.

Затем он влез обратно и затворил дверцу. Последнее, что я увидел, было лицо Джин: в глазах ее стояли слезы.

Не успел я опомниться, как передаточная камера исчезла: она не растаяла, не испарилась, просто была — и пропала.

Если б не четыре окурка возле стула, на котором сидела Джин, вы могли бы решить, что ее здесь и не было.

Мне не хотелось идти домой. Я принялся бродить по комнате, подходил поочередно ко всем аппаратам, припоминал объяснения Питера и, чтобы как-то отвлечься, постарался вникнуть во все технические подробности. Что касается основных принципов, то уразуметь их мне стоило огромного труда. Я чувствовал, что, будь у меня эти запертые в сейфе заметки и диаграммы, я, возможно, понял бы куда больше.

По прошествии часа я решил бросить это бесполезное занятие. Я ушел из института и отправился домой, но, когда я был уже у дверей, мне ужасно не захотелось идти к себе. Вместо этого я вывел машину и через минуту уже катил по Ридинг-роуд, сам не понимая, как это вышло.

Когда Джин отворила на мой звонок, вид у нее был удивленный.

— О!.. — воскликнула она и немного побледнела, потом покраснела. — Фредди задержался в Четвертой лаборатории, — добавила она неестественно спокойным голосом.

— Он мне не нужен, — сказал я. — Я пришел поговорить с тобой о материалах, которые остались от твоего отца там, в лаборатории.